как вы, наверно, знаете. — Он говорил так, будто не слышал всего, что я ему только что сказал. — Думаю, неплохо бы провести у нас совещание нахичеванских писателей. Хорошо бы к совещанию выпустить специальный литературный номер газеты!
— Хорошая мысль, — поддержал я секретаря. — Постараюсь осуществить ваше пожелание, только и вы прислушайтесь к тому, что я вам сказал: обещайте отпустить меня после того, как пройдет совещание писателей и закончится учебный год в партийной школе.
— В конце июля мы вернемся к этому вопросу, — сказал он.
— До июля очень далеко, к тому же в нем тридцать один день! Мне бы хотелось услышать от вас более точную дату.
— Если вы так уж добиваетесь точности, то… — Он перелистал страницы настольного календаря, нашел июльские, но не остановился на них, а открыл на листочке, где стояло «1 августа». — Вот и запишем: «Решить первого августа вопрос об освобождении Будага Деде-киши оглы от занимаемой должности. Причина — желание учиться».
Я усмехнулся, а он в ответ пошутил:
— По нечетным дням у меня бывает хорошее настроение. Я в эти дни добрый.
* * *
Я подумывал над тем, чтобы увеличить формат нашей небольшой газеты и получить возможность помещать в одном номере как можно больше материалов: старый объем сковывал нас.
Казалось бы, никаких преград: маленький тираж создал в наших подвалах изрядный запас бумаги, которую планировали для большего тиража. Наша типография могла работать еще целый год, не пополняя бумажных запасов, а плановая бумага продолжала поступать.
Обо всем этом я написал в Баку, в сектор печати Центрального Комитета, откуда вскоре пришел ответ, запрещавший увеличение формата.
Не принимая во внимание запрет и не говоря никому ни слова, мы выпустили в День Красной Армии номер увеличенного формата. В областном комитете партии нашему почину не придали особого внимания, но из Баку (из сектора печати) позвонили в областной комитет и официально уведомили, что я занимаюсь самоуправством.
В обкоме от меня потребовали письменного объяснения, копию которого отправили в сектор печати.
Бюро на своем заседании вынесло мне порицание за «превышение власти», но не потребовало возврата к старому формату. Хоть и с выговором, но сражение за увеличение объема материалов я выиграл.
Правда, вскоре я столкнулся с новыми трудностями: ставки для печатников были невысокие, но все они, казалось, были довольны и не роптали на увеличение объема работы, к тому же, как я часто замечал, то один, то другой типографский рабочий был навеселе. Первое время я никак не мог догадаться, откуда в типографии появляются деньги на спиртное. Но потом все стало ясно: оказывается, заведующий типографией постоянно брал заказы на печатание пригласительных билетов, афиш, программок, объявлений для клубов и театра. А наличные деньги распределял между рабочими. И все были довольны, хотя заказы выполнялись на нашей бумаге, на типографских машинах, которые потребляли электроэнергию, оплачиваемую за счет редакции газеты.
Я запретил выполнять какие-либо заказы, если они не оплачиваются через бухгалтерию типографии.
Нагрузка на печатников в связи с увеличением формата возросла, а заработок резко снизился. Рабочие стали проявлять недовольство мной.
Однажды в конце рабочего дня ко мне подошел наборщик, работой которого в редакции не могли нахвалиться.
— Я понимаю, что работа завтра предстоит ответственная, — начал он, — но я, возможно, заболею.
Я с удивлением посмотрел на него:
— Но вы же абсолютно здоровы!
— Как говорится, мед ели одни, а других пчелы ужалили.
Я огорчился, хотя и понимал, что надо как-то компенсировать возросший объем работы.
— Через три дня я что-нибудь придумаю, — пообещал я. — Может быть, и болеть в таком случае не придется?
— Посмотрим, — улыбнулся он.
В тот же день я направился к секретарю обкома, изложил ему свои соображения насчет дополнительной оплаты. Ободренный его поддержкой, я пошел к наркому финансов. Тот был зол на меня, но, предупрежденный звонком секретаря, согласился увеличить ставки сотрудникам редакции и типографским рабочим.
* * *
Суровая Нахичеванская зима осталась позади. Снежный покров на склонах гор темнел и день ото дня уменьшался. На окрестных полях пробивалась трава, набухли клейкие почки на ветвях деревьев. Забелели фруктовые сады, запах цветущих персиков и миндаля кружил голову.
На противоположном берегу мутного Аракса (это было хорошо видно из окна редакции) за буйволом, который тащил за собою деревянную соху, шел крестьянин. Когда я взглянул в окно часа через два, то увидел того же крестьянина, но сейчас он мерными взмахами правой руки разбрасывал горсти зерна, зачерпывая из медной пиалы, которую прижимал к себе. Я подумал, что за целый день ему вряд ли удастся вот таким образом высеять и полпуда зерна. Вся жизнь его зависела от будущего урожая, на который в здешних краях надежда плохая: при засухе зерна сгорали прямо в шелухе, не успевая раскрыться. Другой берег реки, чужая страна, горькая судьба.
С первыми весенними днями в редакции прибавилось забот. Наша выездная редакционная бригада работала в колхозах Норашенского, Джульфинского, а с началом лета — Ордубадского, Шахбузского и Абракуниского районов. Мы выпускали «Боевые листки», освещавшие ход сева, выявляли передовиков и отстающих. Инициатива редакции дала ощутимые плоды: весенний сев был завершен в сжатые сроки.
Наряду с другими районными газетами мы принимали участие в соревновании за лучшее освещение агротехнического уровня, заняли первое место и получили премию.
В Нахичевани состоялись литературные вечера. Местных писателей принимали горячо, но не меньший интерес вызывали обсуждения и диспуты по поводу произведений русских писателей. Так, в политотделе Нахичеванской МТС обсудили недавно переведенный на азербайджанский язык роман Чернышевского «Что делать?».
Наша редакция выпустила специальный номер «Литературной газеты». Мы поместили рецензии на книги, вышедшие в Баку. Я подготовил материал — обзор критических статей, появлявшихся в печати в связи с приближением Первого съезда писателей.
Приблизительно в это же время пришла весть о том, что политотделы при МТС упраздняются. Несколько местных писателей, работавших в политотделах МТС, готовились к поездке в Баку.
Был конец июля, и я, помня обещанное, направился к секретарю.
— Как с моей просьбой? — спросил я прямо.
— С какой?
Я взял в руки его настольный календарь; открыв его в нужном месте, показал на запись, сделанную его рукой, и молча посмотрел на него.
— До августа надо еще дожить, — сказал он неопределенно.
Что ж, решил я, потерпим.
Но первого августа с утра я снова был в его кабинете. Едва он заговорил, как мне стало ясно, что дела мои плохи.
— Со дня на день жду нового секретаря обкома. Меня переводят в Ереван. Как ты сам понимаешь, перед отъездом я не могу отпускать уже не подвластных мне людей.
